- Но что же открыл кнорозов?
- Более того, в послесталинском 1955-м, когда кнорозов смог-таки защитить диссертацию, он, по передаваемым г. г. ершовой словам, «шел на защиту, не зная, чем она кончится, вполне возможно, что арестом» (стр. 229), а ведь дело было всего лишь в том, что работы кнорозова опровергали утверждение фридриха энгельса об отсутствии государственности у майя.
- В книге нет ни живого биения сложной и глубокой мысли привязанного к своему контексту и языку синтетического гуманитарного интеллектуала, ни четкости и точности высказываний современного профессионала глобальной науки.
- В реальности дело обстоит прямо противоположным образом: подозрительная уже одним своим названием книга заполняется масскультурными мемами, бессвязными отступлениями, историко-биографическими спекуляциями и политическими выпадами в духе классического великодержавного шовинизма.
- Визит к древним пирамидам
- Галина ершова. "как юрий кнорозов разгадал тайну майя, не покидая ленинграда"
- Галина ершова. последний гений xx века. юрий кнорозов: судьба ученого. м.: рггу, 2020
Но что же открыл кнорозов?
Долгое время ученые пытались понять, что означают пиктограммы майя. До Кнорозова письменность майя исследовали многие выдающиеся ученые, среди которых были такие исследователи, как Татьяна Проскурякова, ребенком эмигрировавшая с семьей в США, Генрих Берлин — мексиканский и гватемальский ученый немецкого происхождения и американец Эрик Томпсон.
Благодаря достижениям Берлина и Проскуряковой удалось существенно продвинуться в изучении письменности майя. Проскурякова предположила, что майя записывали и события из жизни правителей, а Берлин рашифровал иероглифы-эмблемы майя. В свою очередь Томпсон считал письменность майя чисто идеографической — отображающей идеи, но не передающий звуки. Он также отвергал долгое время гипотезу Проскуряковой.
Кнорозов обратился к труду Диего де Ланда — второму епископу Юкатана, жившему в XVI веке. Тот просил писцов майя написать соответствующие латинским буквам символы их алфавита. Однако те не понимали епископа. В итоге приводимый в «Сообщении о делах в Юкатане» алфавит принимали чуть ли не за мистификацию.
«Кнорозов понял, в чем дело, и в 1952 году опубликовал знаменитую статью: в ней он доказывал, что «алфавит де Ланды» содержал слоговые символы, а не буквы. То есть получалась классическая история о недопонимании: писцы майя, помогавшие в составлении алфавита, записали соответствие знаков майя не испанским буквам, а названиям испанских букв.
Чувствуете разницу? Это открытие, сделанное Кнорозовым, по сути, стало прорывом… Дальше началась кропотливая бухгалтерская работа: чтобы зафиксировать значение того или иного знака, нужно было найти его в нескольких местах и получить там осмысленные фразы, да еще с условием, что этот знак читается одинаково… И вот так, постепенно, само письмо было дешифровано!» — поясняла в интервью «Коммерсанту» ученица Кнорозова, выдающийся ученый-майянист Галина Ершова.
С этого момента большинство текстов майя стало доступным для понимания. Научное сообщество это открытие восприняло по-разному. Томпсон, побывавший во многих древних городах майя, был рьяным противником открытия Кнорозова и даже заявлял, что его теория в конце-концов победит теорию Кнорозова.
Однако позже даже сотрудники ведущего американского майяниста признали — русский ученый, в отличие от их лидера и их самих ни разу не бывавший в городах майя сделал то, что не смогли они — расшифровал и фактически вернул говорящему на майянских языках населению Центральной Америки его древнюю письменность, сделав ту доступной для понимания.
Более того, в послесталинском 1955-м, когда кнорозов смог-таки защитить диссертацию, он, по передаваемым г. г. ершовой словам, «шел на защиту, не зная, чем она кончится, вполне возможно, что арестом» (стр. 229), а ведь дело было всего лишь в том, что работы кнорозова опровергали утверждение фридриха энгельса об отсутствии государственности у майя.
Быть может, из этих многочисленных обстоятельств и происходил перманентный страх лингвиста, заливаемый, по утверждению Ершовой, алкоголем (стр. 213 и далее).
Описывает Галина Гавриловна и послесталинские коллизии, в ходе которых Юрий Кнорозов вступил в научный конфликт с вероятным сотрудником КГБ В. А. Устиновым и в результате оказался невыездным на протяжении около 30 лет — с начала 1960-х и до перестройки (стр. 324, 330), а будущий лауреат Нобелевской премии Леонид Канторович провел несколько дней на принудительном лечении в психиатрической больнице (cтр. 319).
Лейтмотивом этой гремучей смеси истории репрессий с оправданиями сталинского режима звучит авторская характеристика роли Сергея Павловича Толстова в защите Кнорозова:
«Это была безоговорочная победа Сергея Павловича Толстова над системой, с которой он не боролся, а просто честно ей служил» (стр. 272).
Оставляя за скобками реальные мотивы и жизненный путь крупнейшего советского археолога (имевшего, кстати говоря, совсем не пролетарское происхождение), в отношении самой Галины Ершовой остается лишь процитировать уважаемого ею автора «культурной революции» (стр. 131) В. И. Ульянова (Ленина):
«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. „защитой отечества“ великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам.»
Проблемы книги отнюдь не исчерпываются ее политической противоречивостью и многочисленными историческими ошибками.
Подробное исследование в области истории науки (а книга издана научным издательством, имеет научных рецензентов и, как сказано в аннотации, адресована прежде всего историкам) нередко предполагает и оценку достижений его героя в контексте дальнейшего развития дисциплины.
Галина Гавриловна и здесь не изменяет своей предельной субъективности. Рассказывая о проектах «школы Кнорозова», развивавшейся в рамках «этнической семиотики» и общей теории расшифровки, которую предполагалось исследовать на примерах древнеиндийской письменности хараппской цивилизации, рапануйского письма с табличек кохау ронгоронго и пиктографии курильских айнов, Ершова не упоминает, что ни один из этих проектов не привел к общепризнанным результатам.
Теория фасцинации, которую, как утверждает авторка монографии, Юрий Кнорозов считал важнейшим делом своей жизни, оказывается для нее в одном ряду с теорией антропогенеза Б. Ф. Поршнева и пассионарной теорией этногенеза Л. Н.
Гумилева. Здесь стоит отметить, что, в отличие от Г. Г. Ершовой, как минимум с интересом и уважением относящейся к этим концепциям и возводящей их к нейрофизиологическим концепциям В. М. Бехтерева, большая часть исследователей считают их противоречивыми (если не сказать сильнее — паранаучными).
В книге нет ни живого биения сложной и глубокой мысли привязанного к своему контексту и языку синтетического гуманитарного интеллектуала, ни четкости и точности высказываний современного профессионала глобальной науки.
Удивительно видеть подобный труд вышедшим из-под пера лидера одного из учебно-научных направлений ведущего гуманитарного ВУЗа России…
Ладно, быть может, книга ценна не своим текстом, но приведенными в ней документами жизни и деятельности ученого? Что правда, то правда: документов в книге огромное количество — и они, безусловно, являются важнейшей информацией о жизни и деятельности ученого, дополняющей сборник избранных трудов Ю. В. Кнорозова, изданный МАЭ РАН (Кунсткамерой) в 2022 году.
Оставшаяся после ершовского «набега» часть архива хранится теперь, как упоминалось выше, в исследовательской библиотеке Гарварда — Dumbarton Oaks (стр. 581). Быть может, именно там наследие великого ученого сможет найти своих исследователей, которые захотят по-настоящему разобраться в феномене крупнейшего майяниста, а не использовать его образ для культивирования изоляционистских идей о «великой русской науке» и самого примитивного самопиара.
Пока же остается довольствоваться тем, что есть, — и, возможно, историки будущего, владеющие методами источниковедческой критики, смогут отделить зерна от плевел и реконструировать достоверную биографию и, что еще более важно, историю идей Юрия Кнорозова. Материалы книги Галины Ершовой будут в этом огромным подспорьем.
Широкий же читатель может рассматривать монографию как памятник эпохи — эмоциональные и тенденциозные воспоминания исследовательницы, восхитившейся ранними трудами великого ученого, переписывавшейся и совместно работавшей с ним на протяжении последних двух десятков лет его жизни.
В реальности дело обстоит прямо противоположным образом: подозрительная уже одним своим названием книга заполняется масскультурными мемами, бессвязными отступлениями, историко-биографическими спекуляциями и политическими выпадами в духе классического великодержавного шовинизма.
Приведем лишь несколько примеров:
«Особого богатства Василий Макаров [прадед Юрия Кнорозова. — Прим. С. Ф.] не нажил — сказывалась старообрядческая порядочность в ведении дел и коммерции» (стр. 31).
Вероятно, именно порядочность больше всего мешает в ведении дел, а купцы-староверы, занявшие в середине XIX столетия важнейшие позиции в российском бизнесе, выдуманы мной прямо сейчас.
«…продаже Аляски — русской земли в Северной Америке» (стр. 33).
По-видимому, с трудом удерживаемая, населенная иннуитами и индейцами, отдаленная колония стала «русской землей» по факту ночевки там русского солдата.
«…Софья Ковалевская. Ведь именно она стала основательницей математического анализа» (стр. 36).
Имена Исаака Ньютона, Готфрида Лейбница, Леонарда Эйлера, Огюстена Коши, учителя Ковалевской Карла Вейерштрасса и десятков других ученых XVII–XIX столетий, вероятно, незнакомы авторке монографии о Кнорозове. Россия ведь родина слонов, а к математике она, как ясно из последующего текста, относится с немалым скептицизмом (стр. 345–347).
«Живописцы решительно объявили Репина ретроградом, а в лидеры вышел маловразумительный Малевич» (стр. 37).
Оставляя за скобками характеристику, данную авторкой одному из центральных художников русского авангарда, стоит отметить, что в указанный период (1901–1906 годы) Малевич работал чертежником на железной дороге в Курске и с переменным успехом пытался перебраться в Москву.
На протяжении тех же трех десятков страниц Галина успевает, помимо многого прочего, поразмышлять (стр. 35, 48, 50) об истории Мари Кюри (еще одна великая ученая, ставшая, как и Софья Ковалевская, персонажем массовой культуры, но не имеющая ни малейшего отношения к сюжету и контексту книги), рассказать на нескольких страницах о финансировании одним из жителей Великого Устюга путешествий на Аляску и в Калифорнию (стр. 32–34), возненавидеть основателя межвоенной Польши Юзефа Пилсудского (стр. 55)
Так что уже первая глава книги выявляет все ее характерные недостатки, превращающие ее из потенциально важного исследования в области истории науки в 800-страничное риторическое упражнение в жанре политизированной фолк-хистори, мало чем отличающееся по своему духу от постановок Эдварда Радзинского или же «тайн страшных пирамидов».
Можно было бы подумать, что политические оценки и произвольные модификации исторических фактов касаются в книге лишь внешних (по отношению к ее главному сюжету) вопросов, а уж в области своей профессиональной компетенции доктор исторических наук, профессор, руководитель Учебно-научного мезоамериканского центра им. Ю. В. Кнорозова Галина Гавриловна Ершова не подведет. Не тут-то было!
Вот яркий пример. На странице 194 Ершова пишет: «В 1831–1848 годах английский лорд Кингсборо предпринял попытку полного издания Дрезденской рукописи. Но затея оказалась столь дорогостоящей, что несчастный лорд кончил свои дни в долговой тюрьме».
Визит к древним пирамидам
Несмотря на такой прорыв и, как следствие, авторитет в международном сообществе, посетить древние города майя, с которыми он был знаком по трудам ученых, Кнорозову удалось лишь под конец жизни. Ученого не выпускали из СССР.
«Создавались бесконечные комиссии по вывозу его в Мексику, и уже все члены комиссии там побывали», как иронизировал сам Кнорозов.
В 1990 году он наконец-то посетил Центральную Америку. Русского ученого пригласил президент Гватемалы Винисио Сересо Аревала. Ученому организовали посещение наиболее ярких достопримечательностей этой страны — в частности одно из крупнейших городищ майя — Тикаль, а также вручили Золотую медаль президента Гватемалы.
«Судьба подарила ему уже почти под конец жизни удивительную возможность жить в тропической сельве у Карибского моря, рядом с индейцами майя, в двух шагах от древних пирамид. Он смог насладиться тропической природой, национальной мексиканской кухней и великолепными ночными звездами», — описывали тот период его соратницы.
В 1995 году в посольстве Мексики в Москве Кнорозова наградили орденом Ацтекского орла — награды, которой Мексика удостаивает избранных иностранцев за исключительные заслуги перед страной. Также ученый посетил США, где проверил в полевых условиях одну из своих гипотез о происхождении месоамериканцев.
Галина ершова. "как юрий кнорозов разгадал тайну майя, не покидая ленинграда"
Юрий Кнорозов, 1952 год © ТАСС
Письменность американских индейцев майя больше похожа на комикс без слов, чем на привычный текст. Со стен, горшков, камней на читателя смотрят существа с жутковатыми гримасами в окружении причудливых фигур. Вскрыть этот код пытались с первой половины XIX века, когда Жан-Франсуа Шампольон сумел расшифровать египетские иероглифы на Розеттском камне. Ему удалось это сделать, сопоставив одну и ту же надпись на трех языках. Тексты майя сравнивать было не с чем, оттого задача перед учеными стояла труднее. Кто-то, как француз Леон де Рони, был близок к разгадке, но только и всего. Немецкий исследователь Пауль Шелльхас, отчаявшись, под конец жизни даже написал статью под названием «Дешифровка письма майя — неразрешимая проблема».
Эта статья попалась на глаза студенту исторического факультета МГУ Юрию Кнорозову. Его подстегнул вызов Шелльхаса: «Как это неразрешимая проблема? То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим. С этой точки зрения неразрешимых проблем не существует и не может существовать ни в одной из областей науки!»
Интеллигентный хулиган
Азарт перед трудностями и непримиримость были в характере Кнорозова с самого детства. Он родился 19 ноября 1922 года в семье инженера, которого еще при царе отправили из Петербурга в Харьков строить железные дороги. Однако сам Кнорозов утверждал, что в действительности родился 31 августа. Он не отмечал этих дней рождений, но ожидал поздравлений два раза в год. Кнорозовы были типичными русскими интеллигентами. Все их дети стали учеными, работая в разных областях науки. Двое стали докторами наук и лауреатами государственных премий, двое — кандидатами. Только сестра Галина, разрабатывавшая лекарственные препараты, не смогла защититься из-за того, что в Великую Отечественную войну находилась на оккупированной территории.
В детстве Юрий играл на скрипке, прекрасно рисовал, писал романтические стихи и избавлял соседей от болей «накладыванием рук». При этом, вспоминая о своих школьных годах, Кнорозов не без удовольствия рассказывал о том, как его пытались исключить за плохое поведение. Впрочем, выписка из аттестата свидетельствует, что школу он закончил с отличными оценками, а единственные четверки были по украинскому языку.
Юный Юра Кнорозов со скрипкой во время детского фестиваля в Харькове в 1932 году © Личный архив семьи Юрия Кнорозова
В 1938 году Кнорозова по здоровью признали невоеннообязанным. Это сильно его угнетало, так как и отец и старшие братья — все были офицерами. В 1939 году Кнорозов поступил на исторический факультет Харьковского государственного университета, но успел окончить лишь два курса: грянула война. Вместе с другими студентами его отправили в ополчение рыть окопы, но смысла в этом уже не было: немцы быстро наступали. Отец, руководивший эвакуацией заводов с Украины, уехал с последним эшелоном. Юрий же с трудом пробрался в родной поселок Южный, где им с матерью и сестрой пришлось жить в сарае. Только в феврале 1943 года с наступлением советских войск Кнорозов вывел мать и сестру через линию фронта в сторону Воронежа. Он пришел в военкомат, но и тут, в разгар войны, его признали непригодным для военной службы. После этого Юрий отправился в Москву, нашел там отца и не без труда возобновил занятия на кафедре этнографии истфака МГУ.
Дом Кнорозовых в Южном, под Харьковом © Галина Ершова
Официально его темой был шаманизм. Но именно в это время он всерьез занялся дешифровкой письма майя, благо Ленинская библиотека с необходимой литературой находилась буквально в двух шагах от здания на Моховой. Через год Кнорозова направили в учебку под Москвой, откуда он регулярно сбегал к сокурсницам, а демобилизовали лишь с окончанием войны. Примерно в то время он и прочитал статью Шелльхаса о неразрешимой проблеме письма майя.
Расшифровка
Одновременно с Кнорозовым письменность майя пытались расшифровать в США, только глава американской школы майянистики Эрик Томпсон пошел по ложному следу и вдобавок запретил заниматься расшифровкой всем остальным. Он безапелляционно и столь же безграмотно говорил: «Знаки майя обычно передают слова, изредка, может быть, слоги сложных слов, но никогда, насколько известно, не буквы алфавита». Кнорозов думал по-другому, и Томпсон был ему не указ. В университете Кнорозов перевел со староиспанского на русский язык «Сообщение о делах в Юкатане», книгу о жизни майя во время испанского завоевания, которую в 1566 году написал францисканский монах Диего де Ланда. Считается, что в основу книги де Ланда положил труды индейца с европейским образованием по имени Гаспар Антонио Чи. Кнорозов догадался, что индеец записывал майянскими знаками не звуки, а названия испанских букв, и что алфавит из 29 знаков в «Сообщении» — ключ к дешифровке непонятных письмен.
Сначала Кнорозову нужно было определить, что это вообще за письмо. Человечество придумало не так много способов записывать речь. Самый удобный — это алфавит, в котором каждый знак передает звук, как в русском. Алфавитное письмо состоит примерно из 30 знаков. Другой способ — когда знак передает слог, как в индийской письменности деванагари. В слоговом письме обычно от 60 до 100 знаков. Третий тип — идеографическое письмо, где знак передает целое понятие. Несмотря на то, что в самом скромном варианте оно содержит свыше 5000 знаков, им и поныне пользуются китайцы.
Образец письменности майя © AP Photo/Markus Schreiber
У Кнорозова были на руках три довольно длинных рукописи майя. Он подсчитал, что в них всего 355 самостоятельных знаков, то есть письменность — слоговая, а точнее — фонетическая. Это не противоречило ни работам предшественников, ни записям Диего де Ланды. Используя в качестве ключа алфавит Ланды, Кнорозову удалось прочесть некоторые знаки. Че-е — так в Мадридской рукописи записано слово «че», означающее дерево. Че-ле — «чель», радуга, имя богини Иш Чель. К’и-к’и — к’ик’ — шарики душистой смолы, ма-ма — так в Дрезденской рукописи записано имя божественного предка по имени Мам.
Со временем читаемых знаков становилось все больше, но это было только начало. Дальше нужно было овладеть шрифтом и индивидуальным почерком писцов майя, чтобы распознать все варианты написания иероглифов, даже полустертые и искаженные. После этого Кнорозов разделил корни и остальные части слов, а затем проанализировал, как часто повторяются и как сочетаются знаки, — это позволило выявить служебные слова, главные и второстепенные члены предложения.
На этом этапе Кнорозову уже не составило труда предположить общий смысл предложений. Правильна ли дешифровка, он проверял с помощью «перекрестного чтения». Суть в том, что по идее один и тот же знак одинаково читается в разных словах, эти слова связываются в осмысленные предложения, а те, в свою очередь, не противоречат всему тексту. Кнорозов нашел несколько подходящих примеров.
у-лу —> ул, «приходить»;
у-лу-ум —> улум, «индюк»;
ку-цу —> куц, «индюк»;
цу-лу —> цул, «собака».
Эти примеры зачастую подтверждала сопровождающая сцена, где был изображен индюк или собака.
Кабинетный ученый-пират
Расшифровка письма майя растянулась на несколько лет. В это время Кнорозов защитил диплом по шаманству и собирался поступить в аспирантуру, но его не взяли ни в МГУ, ни в Институт этнографии. Как и сестре Галине, Юрию припомнили, что в войну он и его семья находились на оккупированных врагом территориях. Не смогли помочь даже его руководители, крупнейшие этнографы Сергей Толстов и Сергей Токарев.
Юрий Кнорозов в молодости © Личный архив Галины Ершовой
Единственное, что удалось сделать, — это отправить Кнорозова в ленинградский Музей этнографии народов СССР. Как иронично заметил сам Юрий, он выбивал пыль из туркменских ковров. Кнорозов поселился в музейной комнатке-пенале, а его соседом несколько месяцев до очередного ареста был ученый Лев Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Комнату Кнорозов превратил в маленькое личное царство, заняв пространство от пола до потолка прорисовками знаков майя. И еще, увы, бутылками — беда, которая преследовала его всю жизнь. Именно здесь в начале 1950-х была завершена дешифровка. В 1955 году Толстов и Токарев организовали Кнорозову защиту диссертации. Молодому исследователю сразу присвоили докторскую степень, а в научном мире его начали почитать как гения и надежду страны. После этого Кнорозов продолжил работать в Кунсткамере, где остался до конца своей жизни.
Очень быстро о дешифровке узнали и за рубежом. В 1956 году академик Алексей Окладников добился разрешения для Кнорозова поехать на международный конгресс американистов в Копенгаген. Доклад Юрия произвел сильное впечатление на собравшихся, а у всемогущего Эрика Томпсона, по его собственным словам, подскочило давление, как только до него дошла весть о нахальном русском. Но сам Кнорозов и не подозревал, какую бурю ненависти вызвал его успех у главы американской школы майянистики, который сразу же понял, кому досталась победа.
Ни разу не побывав в Мексике, не выходя из кабинета, советский исследователь сделал то, чего не добились ученые, годами проводившие полевые исследования в Центральной Америке. Сам Кнорозов иронично замечал: «Я — кабинетный ученый. Чтобы работать с текстами, нет необходимости скакать по пирамидам». Научные достижения Кнорозова в 1960-х оценивались в СССР на уровне успехов в освоении космоса, но слава его раздражала и мешала работать. Когда в очередной раз в Кунсткамеру приехали снимать сюжет про дешифровку, Кнорозов завязал как пират глаз бинтом и в таком виде предстал перед съемочной группой.
Работал Кнорозов без остановки. Перед собой он поставил много задач: чтение многочисленных текстов майя, дешифровка других систем письма, развитие связанных с головным мозгом теории сигнализации и фасцинации, а главной целью его исследований была системная теория коллектива. В 1980-х Кнорозов добавил к своим темам еще одну — заселение Америки. Курильская гряда, по его мнению, была подступом к Берингии, пути, по которому предки индейцев пересекали обнажавшееся дно океана в сторону Нового Света. Согласно его гипотезе, континент начали заселять за 40 тыс. лет до н.э, то есть на 20 тыс. лет раньше, чем все считали в то время.
Долгое время Кнорозов считался невыездным. Ему оставалось лишь смеяться над тем, как создавались бесконечные комиссии насчет поездок в Мексику, и что все члены комиссий там уже побывали. Но в 1989 году случилось неожиданное — Кнорозова отпустили по приглашению президента Гватемалы. Там его сводили к главным достопримечательностям, оставшимся от майя. До поездки, в которую он не верил до самого прилета, Кнорозов повторял, что все археологические места он прекрасно знает по публикациям. Тем не менее он поднялся на пирамиду Тикаля и долго стоял один в раздумьях на самой вершине, не переставая курить.
Президент Гватемалы Винисио Сересо вручает Юрию Кнорозову Большую Золотую Медаль Президента © Галина Ершова
В 1995 году Кнорозову вручили серебряный орден Ацтекского орла за исключительные заслуги перед Мексикой. Получив награду, он сказал по-испански: «Сердцем я всегда остаюсь мексиканцем». После этого он несколько раз летал в эту страну по приглашению Национального института истории и антропологии. Там он посетил самые заветные места: Паленке, Бонампак, Йашчилан, Чичен-Ица, Ла-Вента, Монте-Альбан, Теотиуакан, Шочикалько. Кнорозов не переставал удивляться, с каким почтением к нему относились простые мексиканцы.
Имя, ставшее бессмертным
Великий ученый умер 30 марта 1999 года. Умер в одиночестве в коридоре городской больницы. На прощании собралась толпа, люди не помещались в тесном морге. Кнорозову очень нравилась Александро-Невская лавра, но похоронили его на Ковалевском кладбище. На холодное месиво из глины падал снег, кричали чайки. Спустя пять лет, благодаря политику Сергею Миронову и Мезоамериканскому Центру им. Ю.В. Кнорозова, на могиле поставили памятник — стелу из белого известняка на невысокой ступенчатой платформе. На ней рельеф — Юрий Кнорозов с любимой кошкой Асей на руках, которую он как-то попытался записать в соавторы научной статьи.
Портрет Юрия Кнорозова с кошкой Асей, написанный парагвайским художником Карлосом Бедойя © Личный архив Галины Ершовой
В 2022 году Мезоамериканский Центр РГГУ открыл подразделение в столице мексиканского штата Юкатан. Спустя два года заработал и центр на территории Свято-Троицкого православного монастыря в Гватемале. С этого времени на землях майя постоянно проводят международные исследования в рамках научной школы Кнорозова, а в гватемальском Университете Сан-Карлос появилась кафедра Юрия Кнорозова. Гватемальцы собираются посмертно присвоить Кнорозову звание почетного доктора. А пока в Мексике откроют памятник — знакомую стелу, где ученый держит на руках любимую кошку.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
— в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
— в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
— в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
— в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
— в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
— в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Галина ершова. последний гений xx века. юрий кнорозов: судьба ученого. м.: рггу, 2020
В июне 1954-го границу Гватемалы пересекли несколько вооруженных отрядов. Одновременно небо над страной принялись патрулировать борта авиации США. Уже несколько лет подряд гватемальский президент пытался выстроить у себя в стране чуть ли не первый в Западном полушарии коммунистический режим, и вот теперь этому было решено положить конец.
Продвигаясь через джунгли к столице, силы вторжения сразу без суда расстреливали представителей местной власти, и вообще любого, кто решался оказать сопротивление. Все было кончено за считанные дни: президент все-таки бежал из страны, контроль над экономикой перешел в руки советников-янки, а сама Гватемала на ближайшие сорок лет погрузилась в хаос гражданской войны.
Американцы утверждали, будто реформы в Гватемале проводились по указаниям, поступавшим из СССР. В Москве свою причастность вполсилы отрицали (когда через несколько лет все точно по тому же сценарию стало происходить на Кубе, в Москве будут отрицать опять).
Зато ровно через четыре месяца после вторжения газеты сообщили: в СССР расшифрованы иероглифы майя. Потомки людей, создавших эту древнюю цивилизацию, до сих пор составляют основное население Гватемалы, так что держись, далекий, но братский народ: в Москве о вас помнят. Совершил открытие совсем молоденький, тридцати-с-чем-то-летний, аспирант Юрий Валентинович Кнорозов.
…
Как-то с биографиями ученых-гуманитариев дела у нас обстоят не очень. Сами ученые имеются: в советские времена держава щедро спонсировала чуть ли не любые варианты биографии. Археологи копали в диапазоне от Заполярья до Йемена. Этнографы отправлялись изучать черную магию африканских племен или сексуальные практики папуасов.
А вот почитать обо всем этом, в общем-то, и не у кого. Несколько лет назад вышли «Гумилев сын Гумилева» (довольно тоскливая) и отличная биография академика-китаиста Алексеева (не прочитанная, по-моему, вообще ни единым читателем). Ну и недавно опубликована книга Галины Ершовой о Юрии Кнорозове. Называется «Последний гений ХХ века».
